Библиотека форума

[Вениамин Зорин]

Давайте будем делиться ссылками
на полезные (большие/интересные)
массивы цифровой информации.

О систематизации этих данных
(об облегчении поиска нужной информации)
предлагаю задуматься несколько позже
(по мере накопления данных).

[Вениамин Зорин]

https://media.alexanderyakovlev.org/

Здесь много ссылок
на оригиналы исторических документов,
в том числе (см. тематический рубрикатор):

• Ближневосточный конфликт
• Великая Отечественная война. 1941–1945 гг.
• Власть и интеллигенция
• Власть и религии в СССР
• Гражданская война. 1918–1920 гг.
• Индустриализация в СССР
• Искусство в СССР
• История государственных учреждений СССР
• История политической цензуры в СССР
• Коллективизация в СССР
• Культурная политика в СССР
• Лубянка
• Международная политика СССР
• Национальные отношения и национальная политика в СССР
• Образование в СССР
• Октябрьская революция. 1917 г.
• Политические и государственные деятели СССР
• Реабилитация в СССР
• Репрессии в СССР
• Социальная политика в СССР
• Сталинские стройки ГУЛАГа
• Театр в СССР
• Февральская революция. 1917 г.
• Экономическая политика в СССР

-------------------------------
Расширенный поиск
-------------------------------

.

[Наташа К]

Роковини агресії Росії та російська окупація територій Грузії (Сакартвело).

Архівна публікація InformNapalm 14 мовами, щоб люди пам'ятали, як підступно у 2008 році Росія напала на Грузію та розв’язала першу в 21 ст. міждержавну війну в Європі.

На міжнародному рівні це зійшло з рук і Медведеву, і Путіну, тому вже в 2014 році Росія почала нову окупаційну війну проти сусідньої України.




Поширюємо пам'ять про ці події, бо нам не байдужа доля Сакартвело і доля грузинського народу, бо в нашій команді також були і є волонтери з цієї країни.

Ці люди допомагають Україні вибороти перемогу, бо від перемоги України в цій війні залежить і подальша доля Сакартвело і тимчасово окупованих рашистами територій.

Волонтери міжнародної розвідувальної спільноти InformNapalm зібрали чимало даних про військовослужбовців ЗС РФ, які брали участь у агресії проти Грузії, або входять до складу окупаційних сил. Зокрема, дані про солдатів та офіцерів 7-ї російської військової окупаційної бази (в/ч 09332), що розгорнута біля Гудаути та 4-ї окупаційної військової бази РФ (в/ч 66431), що розгорнута у Цхінвалі та Джаві.

Відомо, що військовослужбовці цих російських військових баз також брали активну участь в агресії проти України (велика інфографіка в статті)

informnapalm.

[Вениамин Зорин]

Русскоязычный интернет стремительно зачищается
от антифашистских цитат и выступлений
(кто это делает и для чего - это вы догадаетесь сами).

Так, на сегодня Гугл почему-то уже не может отыскать
текст статьи Ива Тернона "Размышления о геноциде".

С целью сохранения этих важных для человечества мыслей
ниже провожу (дублирую из ЖЖ) разбитый на части
полный текст этой статьи.


Часть 1 - https://veniamin-zorin2.livejournal.com/5223.html

Часть 2 - https://veniamin-zorin2.livejournal.com/5544.html

Часть 3 - https://veniamin-zorin2.livejournal.com/5674.html

Часть 4 - https://veniamin-zorin2.livejournal.com/6056.html

Часть 5 - https://veniamin-zorin2.livejournal.com/6369.html

[Вениамин Зорин]

Ив Тернон

РАЗМЫШЛЕНИЯ О ГЕНОЦИДЕ


Слово “геноцид” дает название неназываемому; оно определяет немыслимое и выделяет преступление из обыденности. Это гибкое слово, попав в словари, позволяет нам вынести непереносимое; понятие “геноцид” делает убийство обыденным и притупляет ужас. Это удобное слово, которое может служить и памятником уничтоженным, и проклятием национальным государствам. Это обоюдоострое слово: с одной стороны, оно указывает на жертвы, которые пребудут вечно в раю праведности, с другой — на палачей-философов и террористские правительства; это гибридное слово, этимологически восходящее к двум языкам [греч. “genos” — “род”; лат. “caedo” — “убиваю”], и сейчас звучит на двух языках — на языке жертв и языке тиранов, языке права и языке произвола.

Термин “геноцид” двойственен изначально. Он не обозначает того, что призван обозначать. Использование в нем понятия “генос” само по себе противоречиво. “Генос” скорее обозначает “расу”, нежели “племя”, а не “народ”, который является “этносом”. Это приводит к парадоксу: слово, созданное для обозначения преступления, как бы допускает невежество преступника, и юрист поощряет научное заблуждение, которое он призван опровергнуть. Двойственность заключается также в том, что убийство — это преступление против личности, тогда как уничтожаемый народ состоит из множества индивидов. Об убийстве говорят, когда налицо тело. Если же жертва только ранена, это попытка убийства. А как назвать агрессию против группы людей, в результате которой большинство погибло, но часть уцелела? Децимация означает определенную долю жертв, убийство группы людей предполагает отсутствие выживших.

Безусловно, геноцид не задает условия полной ликвидации какой-то группы людей. В самой совершенно отлаженной преступной системе отдельным людям удается спастись. Для нацистов “Юденрайн” [Judenrein — “очищенный от евреев”] был теоретическим идеалом, но из всех стран “очищенной” Европы удалось достичь этого “идеала” только в крошечной Эстонии. Полное уничтожение народа не может быть достигнуто; строго говоря, геноцида в буквально смысле слова не существует, т.к. народ не может быть индивидуализирован — и тем более полностью искоренен. Даже самые дикие расистские фантазии не прокламировали уничтожения долихоцефалов брахицефалами или кареглазых и смуглых голубоглазыми и светлокожими; приборы для измерения черепов и “расоопределители” неплохо “помогали”, но не обеспечивали полного выявления всех тех, в отношении кого был вынесен приговор без права обжалования.

Термин “геноцид” появился в 1944 г., когда криминолог Рафаэль Лемкин пытался найти для истребления евреев в Европе вербальное обозначение,соответствующее масштабам происходившего. Позже правоведы утвердили существование слова, наполнив его юридическим содержанием, но при этом несколько изменив его смысл без учета этимологии. Этот неологизм по сути объединил две концепции, одна из которых связана с определением жертвы, а другая — с характеристикой целей преступника. Жертвой является меньшинство, от которого власть избавляется путем его истребления или сведения до ничтожного количества. Преднамеренность истребления и четкая идентификация “мишени” — обязательное условие геноцида. Это рациональное, “идеальное” преступление, когда убийца фабрикует алиби и является себе единственным судьей, — преступление, ставящее все с ног на голову: жертву объявляют виновной, заставляют оправдываться. Это преступление с предрешенным исходом, с заведомо неравными силами противников. Жертва полностью во власти убийцы. Убийца планирует, организует, контролирует все этапы преступления, хладнокровно его осуществляет, уничтожает одну за другой возможности защиты своего противника и наконец добивает его, уже смертельно раненого. Его не отпугивает страх совершения убийства. Конец, к которому он стремится, ужасен, но неотвратим. Его ненависть целенаправлена и осознана. В концепции геноцида количество погибших имеет меньшее значение, чем начальная процедура отбора: отделение тех, кому предстоит погибнуть, от тех, кто выживет, уничтожение индивидуальных различий во имя групповой общности. У геноцида нет монополии на ужасы. Гибель населения города не является геноцидом, так как жителей его предварительно не отбирали. Японцы Хиросимы ничем не отличались от японцев Киото, а немцы — жители Дрездена от жителей Лейпцига. Целью разрушения Хиросимы и Дрездена было вселить страх, а не уничтожить японский или немецкий народы.

Геноцид — термин, которым охотно пользуются юристы и специалисты по этике, но который нарушает политическое равновесие. Так как преступником при геноциде всегда является государство — а государствам приходится сосуществовать друг с другом, — и так как геноцид — единственное преступление, однозначно не позволяющее другим государствам официально мириться с совершающим его правящим режимом, политика входит в противоречие с этикой, диалектика приходит на помощь преступлению. Геноцид неприемлем? Значит, его не существует, во всяком случае, не будем его так называть. Ложь, увертки, искажения, фальсификации — все идет в ход, чтобы отрицать наличие геноцида и чтобы его осуществлять. Массовое уничтожение людей государством, убежденным, что эта самоубийственная акция является основным средством и необходимым условием поддержания его собственного существования, различными способами камуфлируется.

Предоставим философам, историкам и юристам перебирать архивы и спорить о том, как описывать события. Кровавая бойня, получив имя “геноцид”, становится как бы вневременной и обретает право существования. Исключительное хитроумие этого преступления состоит в том, что геноцид осуществляется под другими наименованиями, заметает следы, чтобы посеять сомнения у мирового сообщества и помешать ему прекратить резню или чтобы заставить просто ничего не заметить: тем самым это позволяет избегнуть позорного клейма. Например, по поводу геноцида армян турецкий посол во Франции заявил: “Геноцида не было, имели место беспорядки”. Этот бестактный выбор слова выявил целое общественное подсознательное убеждение: геноцида никогда не было — для истории он не годится.


История понятия “геноцид”

Концепция геноцида и концепция юридической ответственности государств за их преступления получили развитие одновременно. Принципы международного права были разработаны в XIX веке правительствами европейских государств в связи с рассмотрением ими событий в Оттоманской империи в период войны Греции за независимость и позже — во время преследования евреев Дамаска и Родоса (1840 г.), христиан Ливана (1861 г.) и армян (особенно в период 1894-1896 гг.). Узнав о резне армян в мае 1915 г., министры иностранных дел трех государств Антанты сразу же (24 мая) направили совместное заявление правительству младотурок, пригрозив ему международным судом после войны, если не будет немедленно положен конец преступным действиям. 29 марта 1919 г. 1-я Мирная конференция сформулировала положение об ответственности тех, кто попирает правила и обычаи ведения войн и законы человечности. Положение о международном суде, полномочном устанавливать такие факты, было включено в Севрский договор — документ, так и не ратифицированный, а в 1923 г. аннулированный Лозаннским договором. В 1925 г. румынский юрист Веспасиан Пелла подчеркнул, что государство является “действующим субъектом уголовного права”. В этом качестве оно не может игнорировать требования закона, которые предъявляет отдельным личностям, не может совершать те самые преступления, за которые обвиняет их. Чтобы утвердить этот принцип, юристы пытались законодательно наложить запрет на решение международных конфликтов военными средствами (такой вердикт был внесен в пакт Бриана-Келлога в 1928 г.) и на массовое уничтожение людей. В октябре 1933 г. на 5-й Конференции по унификации международного уголовного права профессор Рафаэль Лемкин предложил объявить “delicitio juris gentium” действия, направленные на уничтожение этнических, религиозных и социальных сообществ. Он разделил такие действия на две группы: агрессия против физических или социальных лиц как членов данного сообщества (“варварство”) и разрушение культурных ценностей (“вандализм”) и предложил проект международной конвенции об ответственности за эти преступления. Проект кодекса об ответственности был представлен двумя годами позже в Бухаресте профессором Пеллой. Он предложил создать международный суд, обеспечивающий защиту прав человека и гражданина от патологических эксцессов национального государства. Лига Наций имела возможность учредить такой орган, но она ограничилась тем, что в 1937 г. разработала Конвенцию об ответственности за международный терроризм.

Таким образом, “безымянное преступление”, которое обличал Уинстон Черчилль в своей речи по радио 24 августа 1941 г., законодательно не было оформлено. В 1944 г. профессор Лемкин опубликовал подробное исследование политики стран Оси в оккупированных странах. Он разоблачил бесчеловечные действия нацистской Германии и гитлеровские планы уничтожения народов оккупированной Европы с целью германизации их территорий. Характеризуя эти преступления, он так сформулировал понятие геноцида:

“Под геноцидом мы понимаем уничтожение нации или этнической группы... В целом геноцид не обязательно означает моментальное уничтожение нации... Он скорее предполагает координированный план действий, направленный на разрушение основ существования национальных групп с целью искоренения самих этих групп. Составные части такого плана — уничтожение политических и общественных институтов, культуры, языка, национального самосознания, религии, экономических основ существования национальных групп, а также лишение личной безопасности, свободы, здоровья, достоинства и самих жизней людей, принадлежащих к этим группам. Геноцид направлен против национальной группы как целого, и предпринимаемые действия обращены против людей не как отдельных личностей, а именно как членов национальной группы”.

Геноцид, таким образом, представляет собой сложную комплексную программу, спланированную агрессию против всех сторон жизни национального сообщества с тем, чтобы сделать его уязвимым и в основном истребить, а оставшимся навязать ассимиляцию в национальной среде угнетателя. Начиная с этих предпосылок и кончая их более детальным формулированием, геноцид входит в сферу действия международного права. Это юридическое понятие, обозначающее преступление.

В официальном документе определение геноцида впервые прозвучало 18 октября 1945 г. В обвинительном заключении Нюрнбергского суда говорилось, что обвиняемые:

“... осуществляли намеренный и систематический геноцид, то есть истребление расовых и национальных групп, истребление гражданского населения части оккупированных территорий с целью уничтожения определенных народов и классов, определенных национальных, этнических и религиозных групп, особенно евреев, поляков и цыган, а также других...”

Эта тема была расширена в выступлении представителя Великобритании, сэра Хартли Шоукросса:

“Геноцид не ограничивался истреблением евреев и цыган. В разных формах ему подверглись югославы, ненемецкое население Эльзаса-Лотарингии, граждане Нидерландов и Норвегии. Методы в отношении отдельных народов различались, но исход во всех случаях был одинаков”.

Профессор Шампетье де Риб также обратился в своем обвинительном заключении к проблеме геноцида:

“Это настолько чудовищное, настолько немыслимое преступление, не имеющее аналогов в истории с начала христианской эры, что пришлось создать для него новый термин — ”геноцид".

Однако слово “геноцид” не фигурирует о окончательном обвинительном заключении 1946 г. Оно встречается в материалах процессов над нацистскими преступниками, проводившихся национальными трибуналами стран-союзниц, но употребление его вызвало споры среди юристов. Некоторые из них высказывали сомнения в корректности использования термина, т. к. его трудно отделить от формулы “преступление против человечности” и в то же время он имеет слишком ограничительный смысл.

Стремительным своим взлетом слово обязано Организации Объединенных Наций, которая ввела его в международный правовой лексикон. На своей Первой сессии 11 декабря 1946 г. Генеральная Ассамблея ООН приняла резолюцию о предупреждении преступления геноцида и наказании за него:

“Геноцид — это отрицание права на жизнь целых групп людей, так же, как убийство — отрицание права на жизнь отдельной личности; это отрицание права на жизнь потрясает человеческое сознание, ведет к огромным потерям человечества в целом, потерям вклада этих групп в культуру и другие сферы, оно противоречит моральным нормам, духу и целям Организации Объединенных Наций”.

Ассамблея уполномочила Экономический и Социальный Совет ООН провести исследования, необходимые для подготовки проекта Конвенции. Три эксперта, которым было поручено дать заключение по проекту, были “отцами-основателями” концепции геноцида: профессора Лемкин, Пелла и Доннедье де Вабр. Положение о геноциде, таким образом, казалось, было гарантировано от искажений. Однако в последующую работу вмешались представители государств-членов ООН. После долгого перехода от проекта к окончательному варианту, передвижений между комиссиями и комитетами, бесконечных обсуждений и консультаций текст Конвенции о предупреждении преступления геноцида и наказании за него был одобрен Ассамблеей ООН и предложен для подписания и ратификации или внесения дополнений государствам-членам ООН.

“Статья I.

Договаривающиеся стороны подтверждают, что геноцид, совершаемый как в военное, так и в мирное время, является преступлением, относящимся к юрисдикции международного права и караемым им.

Статья II.

Настоящая конвенция подразумевает под геноцидом любое из следующих действий, направленных на полное или частичное уничтожение национального, этнического, расового или религиозного сообщества:
а) физическое уничтожение членов сообщества;
б) причинение тяжелого физического или психического ущерба членам сообщества;
в) намеренное нанесение урона условиям жизни сообщества с целью его полного или частичного физического уничтожения;
г) применение мер, препятствующих деторождению в данном сообществе;
д) насильственное изъятие детей из данного сообщества и перемещение их в другое.

Статья III.

Караются следующие действия:
а) геноцид;
б) заговор с целью осуществления геноцида;
в) прямое и публичное подстрекательство к геноциду;
г) попытка совершения геноцида;
д) соучастие в геноциде.

Статья IV.

Лица, обвиняемые в геноциде и прочих действиях, перечисленных в статье III, привлекаются к ответственности полномочным судом государства, на территории которого совершались эти действия, или международным судом, обладающим соответствующими полномочиями, делегированными этому суду признающими его юрисдикцию договаривающимися сторонами".


(продолжение следует)

[Вениамин Зорин]

(продолжение)
...
Участие представителей государств-членов ООН несколько изменило дух резолюции 1946 г. Текст Конвенции несет на себе отпечаток этого вмешательства. В качестве общеконцепционного термин “геноцид” получил единодушное одобрение. Однако когда понадобилось установить для него юридические рамки, государства почувствовали подводные камни и встревожились: они должны были наделить юридический орган ООН правом предъявлять им обвинение за их прошлые, настоящие и будущие действия. Так как представители государств не могли уклониться от исполнения своего долга и отказаться участвовать в деле, направленном на укрепление прав человека, они предприняли усилия к тому, чтобы предусмотреть ограничения сферы действия документа и избежать упоминания в нем преступлений, которые их страна когда-либо совершала или — вследствие существующей государственной системы — могла бы совершить в будущем. Единственное преступление, в оценке которого представители проявили полное единодушие, было совершено страной, не участвовавшей в спорах, режимом, которой был уже уничтожен — тем режимом, чьи действия и породили слово “геноцид”.

Понятие геноцида связали исторически и этимологически исключительно с идеологией нацизма и расистскими теориями. Эта позиция, особенно поддержанная советской делегацией, сужала представление о геноциде до единичного беспрецедентного в истории события, и задачей Конвенции при таком подходе являлось лишь предупреждение повторения именно подобной ситуации. Генеральная Ассамблея ООН, таким образом, давала определение преступления, с которым она как бы никогда не должна была в будущем реально столкнуться.

Расхождение исходной концепции и текста Конвенции было разительным. Определения в статьях II и III исключают ряд преступлений из понятия геноцида. Слово теряет четкое значение и требует уточнений в обозначении жертвы или определении способа действий убийцы. Жертвами, согласно Конвенции, являются только национальные, этнические, расовые либо религиозные группы, рассматриваемые как идентифицируемые сообщества. Национальная группа состоит из лиц, имеющих общее “национальное происхождение”. Подразумеваются не только граждане какого-либо государства или владельцы паспортов, выдаваемых этим государством, но и люди, обладающие культурой этой нации, говорящие на ее языке, разделяющие ее обычаи — вне зависимости от того, проживают ли они в данной стране.

Члены комиссии ООН не смогли придти к общему мнению в формулировании различий между национальной группой и национальным меньшинством и не дали заключения по этому спорному пункту. Подкомиссия, которая должна была это сделать, поручила сформулировать определение своему докладчику. Тот предложил употреблять понятие национального меньшинства применительно к “группе, численно меньшей остального населения государства и не имеющей господствующего положения, члены которой, будучи подданными государства, имеют этнические, религиозные или языковые отличия от прочего населения и обладают — пусть даже активно не проявляя этого — чувством солидарности, направленным на сохранение своей культуры, традиций, религии или языка”.

Это отличие не фигурирует в окончательном тексте. Этническая группа в нем представлена как подгруппа народа и включает в себя понятие национальной группы. Не придя к единодушию в определении значения понятий “этнический” и “расовый”, признавая произвольность некоторых характеристик понятия “народ”, “народность” и трудности научной классификации, члены комиссии сочли правомерным различать национальную и этническую группы следующим образом: понятие “этническая группа” включает в себя биологические, культурные и исторические характеристики группы; если употребляется только термин “раса” — со всеми возможными оговорками, он означает лишь природные физические характеристики. Последнее определение, упоминаемое в конвенции — религиозное сообщество — означает “любое сообщество, объединенное общей духовной идеей”.

Исключение из Конвенции понятий экономической, социальной и культурной групп сужает сферу ее действия, но облегчает ее реальное существование. Конвенция о геноциде — детище компромисса. Включение в нее положения о политических группах уменьшило бы количество подписавших Конвенцию стран и блокировало бы решение о создании международного суда. Государства, таким образом, отказались наделить ООН правом вмешательства в их внутренние дела. В свою очередь Конвенция негласно оставляла за государством право истребления любой группы — политической, экономической, социальной или культурной — если она не выделяется по национальности, биологическим характеристикам, этнической принадлежности либо религиозным верованиям.

Генеральная Ассамблея ООН призвала к созданию свода законов, защищающих меньшинства. Заключительный же акт, в котором не упоминаются меньшинства, сам обозначил незащищенные группы населения и сам как бы указал государствам, какие группы могут преследоваться безнаказанно. Он даже подсказывал способ буквоедских уверток, оставляя возможность представить национальные, этнические, расовые и религиозные группы как какие-то иные категории.

Поскольку представление о концепции преступления геноцида как неотъемлемой части международного права в то время еще прочно не внедрилось, ООН, верная тому принципу, что действие может быть названо преступным и караемым только на основании закона, стремилась законодательно закрепить предупреждение подобных преступлений в будущем и ответственность за их совершение. В то время, как решимость охранять права человека диктовала расширение понятия преступления геноцида, Конвенция в ее окончательном варианте, напротив, сужала его и по существу предлагала государствам, которые в будущем могли бы оказаться замешанными в подобном, потенциальные способы защиты от наказания. Самое широкое среди других определений, предложенных позже, отражает исходную концепцию геноцида: “Преступление геноцида в своей наиболее очевидной форме — намеренное физическое уничтожение индивидов в связи с тем, что они являются членами того или иного человеческого сообщества”.

В национал-социалистическом кошмаре перемешались расизм и идеологический фанатизм. Нацистские идеологи были убеждены и в своей принадлежности к высшей расе, и в том, что они обладают монополией на истину. Этих двух утверждений было даже в избытке, и одного бы хватило, чтобы уничтожить любую группу “иных”.

Даже если геноцид осуществляется в малых масштабах, это преступление всегда основано на “исключении” людей по какому-либо признаку — будь то цвет кожи, другие внешние признаки, религиозные убеждения, общественное положение, политические взгляды, экономический статус, язык, культурные традиции. Геноцид означает преднамеренное преступление, нацеленное на искоренение группы людей, выделяемой просто по своей принадлежности к какому-либо сообществу, и одной этой принадлежности достаточно, чтобы ликвидировать человека.

Представители государств в международной организации — политики, призванные решать этические проблемы — служили интересам своих правительств и исказили идею, чтобы уменьшить ее практическое влияние. Конвенция имеет смысл только в том случае, если наднациональная юрисдикция вправе привлекать к ответственности виновное в преступлении государство. Статья VI предусматривает два карающих органа: полномочный суд государства, на территории которого осуществлялись преступные действия, — по сути это сводится к тому, что убийца сам себя судит и наказывает — либо международный суд, идея которого так и осталась на бумаге.

Неспособность юристов решить проблему привела к тому, что понятие “геноцид” вернулось в сферу компетенции историков. Прежде, чем обсуждать проблему геноцида, историки считают необходимым изучить все документы, выяснить, что и при каких обстоятельствах произошло, выявить все источники информации с тем, чтобы достоверно говорить о массовом убийстве и не называть геноцидом любое кровопролитие, в том числе, применение силы в целях безопасности, превышение действий полиции и др.

В настоящее время понятие “геноцид” прочно укрепилось в общественном сознании, его взяли на вооружение угнетаемые, получившие наконец слово, которым они могут описать то, что с ними произошло и что неизбежно произойдет вновь, если государство не прекратит своих преследований. Жертвы из прошлого взывают к правосудию и требуют искупления, будущие жертвы ждут защиты от международных организаций, но те, одобрив куцую Конвенцию, лишили себя реальных возможностей предоставить такую защиту. Язык — а многие языки включили слово “геноцид” в свои словари — стал пленником термина, в который общественное мнение, юристы и историки вкладывают разное значение. Преступление, в отношении которого самым насущным было предотвратить возможность его повторения, превратилось в преступление, которого как бы никогда и не было. Здравый смысл, с другой стороны, призывает нас признать, что кровавый геноцид осуществлялся во все периоды истории человечества и что масштабы геноцида после Второй мировой войны угрожают самому выживанию человечества.


(продолжение следует)

[Вениамин Зорин]

(продолжение)
...

Геноцид вчера и сегодня

В течение десяти лет я занимался изучением геноцида армян младотурками. Это историческое событие является классическим примером геноцида, но до сих пор обвинительному акту, предъявляемому армянским народом, противостоит упорный отказ турецких властей, пытающихся отречься от груза преступления, не признать случившееся. Однако, за исключением геноцида евреев и цыган, это наиболее несомненный случай геноцида в истории.

Бессмысленно было бы пытаться составить список преступлений геноцида. Как и война, геноцид является для властей одним из средств решения политических проблем вне зависимости от того, действительно ли то или иное меньшинство является препятствием для достижения каких-либо целей правительства либо просто избрано им в качестве козла отпущения, для отвлечения недовольства масс. Определенные сообщества намеренно уничтожались, потому что они противостояли установлению нового порядка — именовался ли он “прогрессом” или “революцией”. Представляется более важным рассмотреть обстоятельства, приводящие к геноциду, нежели само его осуществление; список фактов геноцида прошлого был бы важен, если только он мог бы предотвратить их в будущем. Так как нам так и не удалось дать точное определение существительному, приходится обращаться к прилагательным и говорить об геноцидных обстоятельствах, геноцидных убийствах — эти обороты речи как бы приглушают настороженность, звучат как бы менее обвиняюще, чем существительное.

На протяжении пяти веков вплоть до недавнего прошлого главным “поставщиком” геноцида был колониализм. Он изгонял народы с их территорий, переселял их. Колонизатор, будь он завоевателем или переселенцем, относился к аборигенам как к дикарям, неспособным воспринять цивилизацию. Это оправдывало завоевание, заселение лучших земель и любое поведение в отношении аборигенов — без всяких ссылок на мораль. Политика полного истребления чаще считалась бесполезной и бессмысленной. Уничтожая источник рабского труда, колонизатор подрывал собственную экономику. “Миротворцы” прибегали к кровопролитию, разорению, изгнанию аборигенов на другие территории, вселяли страх, чтобы ускорить порабощение. Аморальная политика насаждения рабства, однако, спасала людей от геноцида. Так в целом происходило в Африке и Азии.

Открытие Америки и Океании, напротив, привело к искоренению туземцев и их культур. Европеец был настолько уверен в своем превосходстве, что даже не воспринимал туземцев как представителей одного с ним биологического вида. Эпоха Просвещения коварно отняла у европейца его “чистую совесть”, раскрыв перед ним непоследовательность его собственного поведения: возможно ли провозглашать себя поборником христианской цивилизации, основанной на любви и братстве, и в то же время разделять идеологию, оправдывающую расовое неравенство?

В Океании европеец просто не задавался вопросом о человеческой природе туземцев. Аборигены Австралии и Тасмании, маори Новой Зеландии были искоренены, чему способствовал характер освоения территорий. В Южной Америке конкистадоры начали с разрушения местных политических систем, физически уничтожив индейских вождей, население было истреблено частично — в количествах, которые можно характеризовать как геноцид, остальные были порабощены. Эта политика проводилась на протяжении трех столетий. Население Южной Америки, по оценкам насчитывавшее в 1492 г. 40 млн. человек, к 1800 г. сократилось до 18 млн. Население Мексики уменьшилось с 25 млн. до 7 млн., это более гигантская потеря, чем вызванная самой страшной эпидемией в истории человечества — чумой XIV века. В странах Карибского бассейна рабовладельческий строй истребил чудовищное количество индейцев. На Кубе, где ежегодные потери населения составляли около 10%, труд рабов поддерживался только жесточайшим кровопролитным угнетением.

Надо, однако, отметить, что основные потери не были напрямую связаны с сознательными акциями. В большей степени колонизаторы неосознанно ускорили вымирание индейцев завозом болезнетворных микроорганизмов в популяцию, не имеющую к ним иммунитета. Сильнейшие эпидемии кори, гриппа, тифа, оспы привели к большим людским потерям, чем жестокость колонизаторов. Невежество колонизаторов привело к тому, что опустошались территории, которые они же могли использовать с большей выгодой — и с меньшими экономическими затратами, и меньшим применением насилия.

В своем страстном обличении Бартоломео де Лас Касас говорил о христианском милосердии, но в действительности предлагал более рациональную колониальную политику. Вместо того, чтобы обращаться с индейцами, как со скотом, и сокращать период их трудоспособности всего до года-четырех, гораздо эффективнее создать для них специальные поселения, где они могут поддерживать свои обычаи и в результате дольше и эффективнее работать. Индейцам в новом многочисленном и смешанном обществе удалось выжить только в качестве рабов. Иначе они были бы просто стерты с лица земли. В связи с нехваткой местной рабочей силы испанские и португальские колонизаторы ввозили ее в огромных количествах из Африки, вербовали, а то и просто захватывали и похищали европейцев.

Постепенно на южноамериканском континенте смешались эти три источника рабочей силы: индейцы, которые как популяция оказались малоустойчивыми, белые, почти столь же легко растворившиеся в общей массе, и чернокожие, которые наиболее прочно укоренились и сохранились, несмотря на огромные потери, которые к 1810 г. составили около 10 млн. человек.

В Северной Америке переселенцы вели себя иначе: прежде, чем завоевывать внутреннюю часть материка, они сформировали новую нацию в прибрежных регионах. Безусловно, вашингтонские власти не ставили целью истребление индейцев Северной Америки, но оно явилось следствием политики насилия, экспроприаций, изгнаний с территорий, депортаций, переселений в резервации. Из четырехсот заключенных к 1868 г. договоров с индейцами ни один по-настоящему не соблюдался.

Общая особенность четырех веков колониализма — порочная ментальность “цивилизатора”. Король, его владыка, предоставлял ему полную свободу действий, и он мог без угрызений совести распорядиться судьбой “антропоидного сброда”. Чтобы завуалировать это и не компрометировать стройную историю цивилизованной Европы, нередко прибегают к семантическим уловкам; так, геноцид эпохи колониализма называют этноцидом, и тем самым делается упор на разрушение культуры, а не на уничтожение людей. Пропасть между угнетателями и угнетаемыми и сознательное усугубление различий между ними — биологических, языковых, религиозных, культурных и общественно-экономических — снимали моральные запреты: убийство становилось доблестью. Жертвы геноцида имели слишком мало общего с преступником, чтобы у него могли появиться сомнения в своем праве убивать. Расизм, являющийся первоосновой этих преступлений геноцида, нес в себе больше равнодушия и презрения, нежели ненависти. Обратив “чистую совесть” европейцев в чувство вины, провозвестники Просвещения вынудили убийц менять ментальность и язык. Признание за всеми представителями рода человеческого равных прав на жизнь, и свободу, рождение понятия общечеловеческого братства несколько пошатнули, но не прекратили практику геноцида.


(продолжение следует)

[Вениамин Зорин]

(продолжение)
...
Советские делегаты в ООН, принимавшие участие в подготовке Конвенции о геноциде, всячески стремились свести концепцию геноцида только к фашизму. Советская сдержанность своей причиной имела благоразумную предусмотрительность. Обвинив Европу и США в империализме, Советский Союз подвергал себя риску обвинений в собственном империализме и мог дать своим оппонентам новые поводы для обсуждения проблемы геноцида.

Если первоначально истоком геноцида чаще был расизм, то позднее он стал совершаться на почве доктринерского идеологического фанатизма. Националистические чувства и политические убеждения ставят превыше всего нацию или партию и готовы пожертвовать им целые народы. Геноцид — одно из страшных средств, “оправдываемых целью”.

Исключение позиции о политических группах из статьи II Конвенции о геноциде позволило вычеркнуть из списка этих преступлений десять миллионов жертв сталинского режима. Только среди мирного населения число этих жертв за 1929-1954 гг. превысило количество всех остальных жертв геноцида в мире в XX веке. Упоминание о колониализме вызвало бы встречную тему тоталитаризма, и нетрудно было бы показать, что империалистическое государство, захватывающее территории, и национальное государство, колонизирующее свои собственные меньшинства или подавляющее внутренних противников, используют одинаково преступные методы.

Геноцид — преступление, приносящее немалые выгоды. Жертву лишают ее земли, собственности, культуры, веры, самосознания, идеологии. Но каков бы ни был характер этого урона, он окончателен. Проблема решена навсегда — и нет смысла вновь задавать вопросы, вновь возбуждать дело, перебирать документы. Единственная альтернатива геноциду — рабство, так как общественное мнение, похоже, до настоящего времени мирилось с моральным уроном. В длительной перспективе убийство выгоднее порабощения: раб когда-то может потребовать свободы, а мертвец молчит. Ведь до настоящего времени сохранился только тот колониализм, который уничтожал аборигенов: земля, очищенная от своих изначальных обитателей, вновь девственна и пригодна для нового заселения.

Аналогично, идея национального единства требует принесения в жертву национального меньшинства, а торжество политической идеи — уничтожения других партий. Будь то колониальная, национальная или политическая система, любая из них проистекает из одного и того же мировоззрения: притязания на владение абсолютной истиной и отрицания всякого инакомыслия. Ограничить концепцию геноцида расизмом — значит замолчать убийства во имя идеологии национализма и тоталитаризма.

Сталин породил многообразие массовых убийств, умножая категории жертв на потребу все новым требованиям идеологии насаждаемого им режима. Но защитникам советского строя несложно было отмести возможные обвинения в геноциде. Обстоятельства акций были столь разнообразными, что если не называть геноцидом преступные действия против любого сообщества людей, то непонятно, какие именно так называть. На примере преступлений сталинского режима можно продемонстрировать шаткость и уязвимость концепции, не дающей оснований покарать виновных в чудовищных преступлениях, которые формально не укладываются в прокрустово ложе “преступлений геноцида, подпадающих под юрисдикцию международного права”.

На протяжении четырех периодов сталинского террора массовое истребление людей демонстрировало черты геноцида. В 1929-1930 гг. от 5 до 15 (по разным оценкам) миллионов крестьян были названы кулаками. Это клеймо причисляло их к классу мелкобуржуазных собственников и противников коллективизации. Имущество их было экспроприировано, сотни тысяч уничтожены сразу, остальные сосланы с семьями в Сибирь. Тех, кто не погиб в пути, повыкосили холод и голод в ссылке.

Насильственная коллективизация привела к падению сельскохозяйственного производства, партии приходилось восполнять это реквизициями. На Украине, где коллективизацию восприняли особенно отрицательно, государство наложило непомерные, не соответствующие урожаю нормы сдачи зерна; голод начался в 1932 г. и продолжался до жатвы 1933 г. Искусственно созданный голод поддерживался блокадой: Украина подверглась изоляции, оттуда не поступало никакой информации, дороги, по которым крестьяне пытались добраться до городов, были перекрыты. И эта трагедия произошла в житнице Европы! Число ее жертв составило около 5 млн. человек.

“Большая чистка” 1937-1938 гг. вначале затронула центральные партийные органы, затем распространилась на все республики, обрушилась на все слои общества. За два года страна потеряла больше коммунистов, чем в период революции и Гражданской войны. Было арестовано 4-5 млн. человек, каждый десятый из них расстрелян — “классическое” сокращение политической группы на запланированную долю.

В 1943-1944 гг. целые народы Советского Союза, обвиненные — преимущественно безосновательно — в сотрудничестве с фашистами, были депортированы, лишены национальных прав и ограничены в сфере своей культуры. Летом 1941 г. были превентивно депортированы немцы СССР, в первую очередь жители республики немцев Поволжья, а также греки, курды, хемшины (армяне-мусульмане из турецкой части Армении, жившие на черноморском побережье Аджарии) и турки. Акции 1943-1944 гг. проводились очень тщательно. Не делалось никаких индивидуальных исключений: принадлежность к данной национальной группе предполагала депортацию. За депортацией следовал ввоз на опустевшие земли переселенцев, в основном русских.

Одна за другой с молниеносной быстротой были предприняты пять акций: в ноябре 1943 г. были депортированы карачаевцы; 27-30 декабря вывезены в товарных поездах в Среднюю Азию и Сибирь калмыки; 23 февраля 1944 г. в соответствии с указом Верховного Совета была проведена облава на чеченцев (не только на основной территории, но во всех местах их проживания) и их депортация; 8 марта 1944 г. все балкарцы были погружены на грузовики, а потом — в вагоны для скота и вывезены в Казахстан и Киргизию; 17-18 мая 1944 г. депортировано в Узбекистан все татарское население Крыма. В целом более миллиона жителей Северного Кавказа и Крыма были выкорчеваны со своих родных мест. Операции по переселению потребовали привлечения 40 тысяч вагонов, и это в разгар войны, когда армия так нуждалась в транспорте. Депортация, в соответствии с традициями российского империализма, объяснялась стратегическими задачами: якобы ненадежность границ угрожала безопасности центра. Аналогично государственная измена потребовала политических чисток, нехватка продовольствия в городах — голода среди крестьянства, а неисправимое упрямство кулаков — их физического уничтожения.

Анализируя эти четыре столь разных события, — одно, направленное против экономического класса, другое — против социальной группы, третье — против членов политической партии, четвертое — против национальных меньшинств, — кто возьмет на себя ответственность определить, является ли каждое из них геноцидом? Так ли уж важно в отношении одной и той же преступной системы заклеймить ее в одном случае и оправдать в другом, признать, что одно действие было несомненным преступлением геноцида, а другое нельзя так расценить? Разве более допустима гибель кулака, чем украинца, коммуниста-активиста, татарина или чеченца? Эти жертвы, как и жертвы колониализма, турецкого национализма, германского фашизма, виновны лишь в одном: они были в чем-то “иными” и самим этим создавали угрозу политической системе. Их уничтожение было хладнокровно спланировано и исполнено. Будь то колониалистская, националистическая, расистская или тоталитаристская идея, ставит ли она задачи завоевания территорий, национального единства, очищения расы или победы революции, преступление геноцида в сознании преступника оправдано этой “святой” целью.


(продолжение следует)

[Вениамин Зорин]

(продолжение)
...
Нередко такие новые властители могли обойтись и без геноцида. В других случаях им приходилось прибегать к истреблению тех или иных меньшинств. Порой — так, например, случилось в Индии — скрытые силы вырывались наружу в виде мощных вспышек, страна была охвачена пламенем, народы просто уничтожали друг друга. Но так как ни одна сторона не была явно виновной и не имела сознательного намерения истребления, в подобных случаях не приходится говорить о геноциде.

Деколонизация Индии столкнула лицом к лицу 300 миллионов индуистов и 100 миллионов мусульман. Хотя индуисты в основном концентрировались в Индии, а мусульмане в Пакистане, имелось и территориальное смешение групп, в связи с чем встал вопрос о необходимости их разделения путем переселения, пересмотра границ. Ситуация оказалась особо взрывоопасной в провинции Пенджаб, которую предстояло поделить между Индией и Пакистаном. Перед разделом около 5 миллионов сикхов и индуистов покинули пакистанскую часть, а 5 миллионов мусульман — индийскую. В течение трех месяцев 10 миллионов человек — два сгустка ненависти — двигались в противоположных направлениях по одним и тем же дорогам. Столкновения были неминуемы, тем более, что переселение плохо контролировалось, а воинские подразделения, сопровождавшие беженцев и призванные их охранять, порой сами же на них нападали.

К завершению раздела в августе 1947 г. число жертв национальной и религиозной вражды составило 200-500 тысяч человек. Обретение обеими странами независимости не погасило страсти. Пакистан остался географическим парадоксом. Две части страны были разделены расстоянием более чем в 2 тысячи километров: 55 миллионов пакистанцев жили в западной части, где находилось и правительство страны, а 75 миллионов — на востоке. В основном это были бенгальцы, ощущавшие себя порабощенными Западным Пакистаном.

В 1971 г. началась война Бангладеш за независимость. В ней погибло 1 250 000—3 000 000 бенгальцев; было истреблено индуистское население Восточной Бенгалии; частично были уничтожены небенгальские этнические группы, например, бихари. Международная правовая комиссия, направленная ООН, пришла к выводу, что в действиях индуистов в Восточной Бенгалии есть черты геноцида, однако на первое место в этой трагедии члены комиссии поставили вспышку националистического фанатизма, что не является геноцидом. В связи с этим ООН не нашла оснований для вмешательства в конфликт.

Деколонизация вновь выявила противоречия, существовавшие еще до колониального завоевания — противоречия, которые колониализм искусно подогревал. В государствах с пестрым этническим многообразием единственным спасением могла стать федеративная структура, однако именно там разыгралась жесточайшая борьба за власть.

В Нигерии, получившей независимость в 1960 г., а в 1963 г. ставшей республикой, раскол произошел и на территориальной, и не религиозной, и на этнической почве. В стране существовали три региона: север, где преобладали народности хауса, канури и фульбе, запад с доминированием йоруба и восток, населенный в основном народностью ибо. Среди населения было 27 миллионов мусульман, сконцентрированных преимущественно на севере, 20 миллионов христиан, составлявших 90% населения восточного региона, и 11 миллионов приверженцев племенных культов (анимистов), разбросанных по всей стране. Главой государства вначале стал мусульманин, потом христианин, но в целом власть находилась в руках “северян”.

В июне 1960 г. в столице произошло столкновение; мусульмане обвинили в этом ибо. В последующие пять месяцев ибо, жившие на севере, в первую очередь в Лагосе, подверглись истреблению. Уцелевшие ибо бежали с севера и запада на восток. Генерал Говон, глава государства, христианин родом из центральной части страны, санкционировал блокаду восточных провинций. 30 мая 1967 г. генерал Оджукву провозгласил независимость восточной части Нигерии, получившей название республики Биафра.

В июле 1967 г. началась гражданская война, длившаяся два с половиной года. Жертвами ее стали около миллиона ибо — часть погибла в сражениях, часть была просто вырезана, а большинство умерли от голода и болезней. Международная помощь продовольствием и предметами жизнеобеспечения не позволила Биафре преодолеть блокаду, осуществляемую нигерийской армией. Глава Нигерии Говон — и в его лице государство — отрицал проведение геноцида в отношении ибо путем создания голода.

После войны власти пытались интегрировать ибо во вновь созданную в Нигерии федерацию 12 штатов. Недра восточной Нигерии содержат богатые запасы нефти. Сепаратизм ибо и выдвинутые против Нигерии обвинения угрожали интересам трех крупнейших нефтяных компаний. Вновь неправомерно поднимался вопрос: имел место геноцид или же нет? Одно было несомненным: Нигерийское государство твердо было намерено сохранить свою целостность и ради этого было готово истребить хоть всех ибо до последнего. Разве намерение геноцида, доказанное этими фактами, не перевешивает спорную реальность геноцида, ослабленную реинтеграцией уцелевших и частичным восстановлением их прав?

Два новых государства, Руанда и Бурунди, образовались на месте бывшей бельгийской колонии, где издавна противостояли друг другу две народности: скотоводы тутси и земледельцы хуту. В Руанде тутси были в меньшинстве (14% от 3,5 млн. всего населения). После провозглашения независимости они подверглись преследованиям. Тремя годами позже, в 1965 г., тутси свергли господство хуту и захватили власть в Руанде. Хуту взяли реванш через год в южных провинциях Бурунди — здесь повстанцы хуту уничтожили множество тутси без различия пола и возраста. В отместку было истреблено около ста тысяч бурундийских хуту.

Бельгийское правительство, особенно обеспокоенное положением в своей бывшей колонии, заявило, что имеет место геноцид. ООН направила в Бурунди представителей, и в 1973 г. Подкомиссия по предупреждению дискриминации и защите меньшинств направила обвинение против Бурунди в Комиссию по правам человека. Однако Организация Африканского Единства (ОАЕ) заявила о своей поддержке президента Бурунди Микомберо. ОАЕ не хотела создавать прецедент в Африке, раздираемой этническими конфликтами.

Чьи же действия в подобном случае назвать геноцидом? Исходный геноцид тутси, осуществляемый хуту, который был по существу вспышкой ярости населения, или последующий, направленный против хуту и сознательно организованный властями? Ясно, что в обоих случаях каждая группа стремилась уничтожить другую, но власть была в руках тутси, они установили в отношении хуту режим, подобный апартеиду, и располагали всеми возможностями их уничтожения. На этом примере можно провести грань между геноцидной резней и собственно геноцидом, грань достаточно условную и спорную, если иметь в виду одинаково ужасную реальность, стоящую за этими определениями.

В Судане всегда существовали два различающихся региона — арабский мусульманский север и юг, населенный христианами и анимистами. В 1956 г. Великобритания предоставила Судану независимость и передала власть представителям севера. Юг превратился в колонию севера. В ходе вооруженной борьбы, продолжавшейся 17 лет, было уничтожено огромное количество южан (500 тысяч погибших из трехмиллионного населения). В результате южный Судан получил статус автономии. Несмотря на такую продолжительность геноцида, этот факт был мало известен широкой общественности. Лишь нескольким иностранным журналистам удалось проникнуть в южный Судан. Их данные свидетельствовали о геноциде, но сведения были отрывочными, и средства массовой информации мало интересовались происходящим.

На этих трех примерах из африканской истории видно, что господствующая этническая группа имела в своем распоряжении армию и средства экономического давления. Война племен была одновременно конфликтом на религиозной почве и классовой борьбой. Сильнейший диктовал свои законы и выдвигал условие: подчинение или смерть. Деколонизация возродила варварство с его самыми древними и дикими способами уничтожения. Воззвания ООН к нравственности и гуманности наталкивались на политические амбиции ОАЕ. Эта организация считала необходимым условием укрепления новой Африки сохранение границ, установленных в процессе деколонизации. ОАЕ опасалась цепной реакции на “черном континенте”, представляющем собой мозаику этнических групп. В сравнении с этой перспективой геноцид “местного значения” казался меньшим злом, способом предупреждения большего ущерба. Страх перед расколом мостил дорогу геноциду.

В период 1973-1978 гг. солдаты Иди Амина превратили Уганду в царство террора и совершали преступления неописуемой жестокости. В 1964 г. резне подверглись арабы на Занзибаре перед тем, как этот остров объединился с Танганьикой под новым именем Танзании. В Экваториальной Гвинее пал диктатор Масиас. Он был обвинен в геноциде, судим, приговорен к смерти и казнен. Это единственный в истории случай применения мер, предусмотренных Статьей VI Конвенции о геноциде. Безжалостным подавлением сепаратистских попыток была сохранена целостность Конго. Новейшая история Африки полна погибшими только за то, что они “иные”, жертвами, сметенными с лица земли за то, что они посмели заявить о праве на самоопределение.

В Африке геноцид был обусловлен в большей степени национальной, нежели политической или идеологической нетерпимостью. Силу идеологического фанатизма демонстрируют два примера из истории азиатских стран. В 1964 г. Коммунистическая партия Индонезии готовила государственный переворот. Партия насчитывала 10 млн. членов, что составляло четверть взрослого населения страны с общим населением 120 млн. человек. Так называемая Мусульманская партия, поддерживаемая армией, представляла класс землевладельцев центральных и восточных районов Явы. Чтобы предотвратить переворот, армия, располагавшая списками членов компартии, провела их массовые аресты и казни. С коммунистами расправлялись прямо в селениях, у их домов. Бойня распространилась и на другие группы населения, например, китайцев — торговцев с севера Суматры. Количество жертв оценивается в 200-500 тыс. человек. Но никто в мире не назвал это геноцидом. Ободренные безнаказанностью, индонезийские власти повторили кровопролитие в 1975 г., когда войска расправились с населением восточной части Тимора — так себе, маленький “незначительный” геноцид (всего-то сто тысяч жертв!), мелькнувший почти незаметно в сознании международной общественности.

Методы “строительства новой жизни” красных кхмеров, однако, повергли Запад в ужас и вызвали возмущение — ничего подобного не было со времен нацистских лагерей смерти. Первая акция кхмеров, предпринятая 17 апреля 1975 г., показалась всего лишь необычной и вызвала только любопытство со стороны мировой общественности, настроенной поначалу благожелательно к бойцам, победившим американскую армию. Солдаты из горных районов в течение нескольких дней провели эвакуацию 2,5-миллионного населения столицы. Это беспрецедентный в истории “интересный” эксперимент был местью села городу, местью невежества знанию, старого мира — новому, он предполагал насильственный возврат к сельской жизни горожан, “испорченных” западной цивилизацией.

Покончив с Пномпенем, Камбоджа якобы должна была вернуться на свой традиционный путь. Когда же, несмотря на полную изоляцию Камбоджи, оттуда стала просачиваться какая-то информация, стало ясно, что власть там захвачена безумцами, методично уничтожающими страну. Существовавшая ранее государственная армия была ликвидирована, военнослужащие, их семьи, а также все сколь-либо образованные люди, даже просто технические специалисты, и служители культа уничтожались; был разрушен институт семьи, что серьезно сказалось на женской плодовитости и воспроизводстве; три четверти населения были отправлены работать на рисовых полях. Ангкар, военизированная тайная полиция красных кхмеров, довела логику тоталитаризма до предела, и действительность превзошла оруэлловский кошмар: было физически уничтожено более миллиона из восьмимиллионного населения. На Генеральную Ассамблею ООН была вынесена резолюция о геноциде.

Но почти в это время Северный Вьетнам сбросил режим красных кхмеров и поставил новое правительство. Таким образом, преступные власти Камбоджи сами оказались жертвой беззаконного насилия. Правительствам стран Запада, вначале непримиримо настроенным к преступлениям Ангкар, теперь пришлось проголосовать за сохранение членства демократической Кампучии в ООН. Столкнувшись с самым чудовищным за 35 лет преступлением, ООН продемонстрировала свою неспособность как назвать геноцид геноцидом, так и покарать за него. Политические интересы оказались выше общечеловеческих идей, и лоббирующим группировкам удалось предотвратить вмешательство ООН в так называемые “внутренние дела”: чтобы не одобрить насильственную акцию Северного Вьетнама, пришлось смотреть сквозь пальцы на прошлые преступления режима Пол Пота и поддерживать его фиктивное существование, сохраняя его членство в ООН. Для ООН это был самоубийственный выбор, продемонстрировавший ее бессилие защитить права человека, даже в случаях вопиющего насилия.

Приведенный перечень преступных действий, несущих черты геноцида, не претендует на полноту и тем более на то, чтобы определить, какое из этих действий можно формально назвать геноцидом, а какое нет. В 1979 г. на 12-м конгрессе организации “Международная амнистия” Шон Макбрайд, суммируя данные о подобных преступлениях, вспомнил события в Индонезии, Чили, Кампучии, Восточном Тиморе, Уганде, Аргентине, Центральной Африке и Экваториальной Гвинее, но не упомянул Бангладеш и Бурунди. Понятие геноцида вводилось с главным упором на предупреждение таких действий. Слишком широкое употребление слова таит в себе угрозу, что оно станет обыденным, а слишком узкое — что утратит именно этот предупреждающий смысл.

Современная техника средств информации развивается параллельно с техникой истребления. Горы трупов, братские могилы на телевизионных экранах постепенно становятся привычными. Как говорил Камю, “жертвы достигли крайней степени трагедии — они наскучили”. Видя беспомощность международных организаций, в которых вместе с судьями заседают и обвиняемые, кто еще рискнет сформулировать и предъявить обвинение в геноциде?

Учтя уроки развязывания двух мировых войны, юристы смогли поставить заслон на пути подготовки войны и предусмотреть санкции за военные преступления. Они выработали понятия военных преступлений и преступлений против человечности. Разработка концепции геноцида должна была бы стать краеугольным камнем этой “профилактики”.

Но этика слишком глубоко увязла в политике. Для государств, обвиняемых в геноциде, “лечение” было более смертоносным, чем “болезнь”. Геноцид остается преступлением “кого-то другого”. А став неискоренимым, это преступление как бы и вообще не существует. Сейчас фальсификаторы истории даже делают попытки заглушить память о преступлениях нацизма, крайним проявлением чего было отрицание существования газовых камер в Польше во время Второй мировой войны.


(продолжение следует)

[Вениамин Зорин]

(окончание)
...

Мир геноцида

Геноцид — трагедия, играемая тремя актерами: убийца, жертва, свидетель. У каждой роли бесчисленное множество исполнителей, и отдельная личность теряется за этим коллективным лицом. Наиболее зримы жертвы. Пожарища и руины, останки тел, братские могилы, реки крови и печи крематориев... “Кошмар” — слишком обыденное слово для описания массового истребления. Личность жертвы едва ли столь важна.

В наши дни жертвы геноцида и его виновники нередко этнически близкородственны, и цвет кожи теперь не больше метит жертву, чем другие внешние особенности или язык. Что касается религии или идеологии, они не видны глазом, а у мертвеца нельзя выяснить его взгляды.

Не случайно воюют в униформе. Первый этап геноцида состоит в идентификации и “мечении” жертвы. Отдельная личность фигурирует только на этой кратковременной стадии, получает свое клеймо и исчезает среди безымянных жертв массового истребления. Жертва обозначена только своей принадлежностью к группе, являющейся обычно количественным меньшинством. Бывает, что положение “меньшинства” создается соотношением сил, то есть меньшинство обладает властью и уничтожает численное большинство, но подобное случается редко — не то что бы в силу каких-то моральных запретов, а просто по практическим соображениям потребности в производительной рабочей силе. Рабский труд и геноцид — антагонисты; от расистских властей, например, Южной Африки, по их взглядам вполне можно было бы ожидать проведения политики геноцида, но вряд ли подобная власть прибегнет к такой крайности — все ее благополучие зиждется на рабстве, а не на массовом истреблении. Геноцид и эксплуатация человека человеком безнравственны, но по-разному.

Свидетель, т.е. общественное мнение, находится вне трагедии. Общественное мнение поддерживает нравственные ценности, на основании которых оно требует наказать виновных. Однако общественным мнением можно манипулировать. Оно слышит и стенания жертв, и оправдания преступника. Слово “геноцид” всегда подразумевает грубое насилие. Сила реакции на геноцид во многом определяется средствами массовой информации. Они могут замалчивать преступление либо предавать его гласности, отдалять либо приближать к нам события, по собственному усмотрению усугублять или приуменьшать масштабы происходящего. Таким образом, можно контролировать восприятие геноцида: если происходящее входит в противоречие с политикой — прибегнуть к дезинформации и сокрытию информации, если информация поможет скомпрометировать противника — выдать ее сполна.

Несомненно, слово “геноцид” вызывает у общества дискомфорт, поэтому всегда предпринимался максимум усилий, чтобы не называть вещи своими именами. Человек — единственный в природе вид, уничтожающий себе подобных. У животных существует инстинкт, предохраняющий их от этого самоубийственного поведения — уничтожения особей своего биологического вида. Расизм, религиозный или идеологический фанатизм — вот способы, которыми цивилизованное человечество создало искусственное разделение внутри своего вида. Все это обрело черты навязчивого невроза, переходящего в паранойю.

Первоисточник геноцида в нетерпимости одного человека к другому. Самое первое убийство — братоубийство — тоже было вызвано ненавистью. Авель стал наваждением для Каина. Каин одержим мыслями об Авеле и просто обречен убить брата. Он не может подавить это побуждение, не владеет собой. Совершение убийства приносит высвобождение: происходит подмена ценностей. Идея торжествует над моралью, цель затмевает угрызения совести. Жажда результата разжигает фанатичную ненависть и доводит ее до самых дьявольских крайностей. Только идеология, уничтожающая моральные ценности, созданные человечеством, способна толкнуть одну группу людей на истребление другой. И неважно, что это за идеология — религиозное верование, националистическая идея, политическая догма, расистская доктрина или межплеменная вражда. Убийца непоколебимо убежден в необходимости уничтожения “чужака”, “иного”, потому что в отличиях этого “иного” от него самого ему видится угроза, а в его уничтожении — залог собственного выживания. Мысль эта ложна с самых истоков, но в своем безумии она логично развивается. В глубине этого преступления парадокс “иного”, “другого”, который в действительности такой же, парадокс невыносимого двойника, только уничтожением которого убийца может стереть сходство и проложить пропасть между собой и им. Убийство становится допустимым, только когда жертва вначале низведена до нечеловеческого состояния. Тогда и закон не нарушается, коль жертва больше не подпадает под его защиту.

Вхождение в ту или иную человеческую общность — синоним вины. Члены группы виновны в том, кем они являются, а не в том, что они совершили. Пропасть между “нами” и “ими” углубляется. “Они” ведь не такие люди, “как мы с тобой”, “они” вообще не люди. Язык обращается к лексике зоологии и медицины. Когда того требуют обстоятельства, возникают сравнения, заимствованные из бестиария — крысы, обезьяны, собаки, шакалы, гиены, гадюки — или из медицинского словаря — сифилис, глисты, гнойники, паразиты и уж прежде всего раковая опухоль (“требующая хирургического лечения”).

У преступника меняется видение мира (Weltanschauung — в нацистской идеологии), это видение одновременно и манихейское, и мессианское. Представление о неизбежности воцарения грядущего утопического общества укрепляет мессианскую идею и оправдывает любое насилие. “Светлое будущее” требует ликвидации всего ему не соответствующего. Гарантия уничтожения “чуждого” состоит в отсутствии альтернативы. Для достижения своей цели преступник множит различия и пускает в ход проклятия: агнец божий против вавилонской блудницы, правоверный против неверного, революционер против реакционера, пролетариат против буржуазии, патриот против предателя, народ против врагов народа. Вооружившись своим мировоззрением и своим языком, своей верой в своего бога, своей национальностью или своей идеей, убийца просто должен уничтожить касту отверженных. Он ведь “очищает”, “освобождает”, “свергает”, “прокладывает путь”. Тем самым он завоевывает себе и своим соратникам “вечное блаженство” на этом или на том свете.

Общая формула геноцида не означает, что психические особенности убийцы не играют никакой роли. Он все так же искусен, хитроумен, лицемерен и эгоцентричен. Мы говорим о преступнике, но в действительности это множество отдельных лиц, и вдохновители убийства даже не соприкасаются с исполнителями. Геноцид — сложное убийство, осуществляемое последовательно по ступеням социальной иерархии. Ярости одного человека недостаточно для совершения этого преступления. Он заражается безумием от других и сам сеет его. Карл IX и Екатерина Медичи не более ответственны за кровопролитие Варфоломеевской ночи, чем Александр III — за пришедшуюся на его царствование первую волну еврейских погромов. Гитлер, Сталин, Талаат-паша составляют вершину этой пирамиды. Они отдают приказы, повергающие уже и без того утративший стабильность мир в пучину ужаса. А единственный виновник — идея. Вожди только проводят ее в жизнь. Они, в отличие от исполнителей, наделены правом обдумывать и организовывать геноцид: они стратеги уничтожения, они отвечают за замысел и разработку методов преступления.

Техника хорошо спланированного геноцида строится на трех последовательных этапах: выявление и отделение; перемещение; уничтожение. Селекция, дискриминация, сегрегация — все это синонимы одного процесса, задача которого — отделить по какому-то признаку и заклеймить этим отличием. Крест на двери, желтая звезда на одежде, фамилия в списке — на этом этапе отдельный человек еще возникает на мгновение, чтобы тут же раствориться среди других меченых. На него надевают униформу или присваивают номер, и эту отметину он несет до самой смерти. Второй этап — перемещение — вовсе не обязателен для совершения геноцида, но облегчает дело. Вырванные из своей естественной среды обитания, люди становятся более беззащитными. Бойня прямо на месте — неприятная, грязная работа для убийцы, да и имущество пострадает. Депортация же действует, как нейтронная бомба: людей не стало, а все прочее цело. Отправка в лагерь подавляет сопротивление, облегчает уничтожение и позволяет его замаскировать, выдать за естественную смерть. Геноцид в общем-то несложная игра, в которой победитель предрешен и насилие имеет однонаправленный характер. В отличие от войны, опасность здесь не обоюдная.

Так разве способны государства, которые на протяжении всей истории вели себя столь цинично, поддерживали право сильного и присоединялись к травле гонимых, отказаться от участия или молчаливого соучастия в столь выгодных и прибыльных преступлениях? Способны — если поднимутся до полного осознания своих деяний и признают верховенство морали над политикой.

Воспоминание об убийстве преследует Каина. Убийца стоит перед зеркалом и помышляет о самоубийстве. Через массовое нарушение запретов смерть приходит к своему апофеозу. Кошмар проходит полный круг. Идет ли речь об одном или тысяче преступлений, о преступлении, совершенном одиночкой, или коллективном — человек вправе убить, только если сам погибнет. Революционеры прошлого принимали это условие — жизнь за жизнь. Они признавались в своей вине и даже требовали кары: такова была цена борьбы за идею. Но позже, с рождением современного государства, настала эпоха шигалевых. Революция смела нравственность. Лишившись покровов, догма предстала бессмысленной и непристойной. Если же догма прибегла к геноциду, она обречена — это предсмертные судороги и агония. Грабитель сам оказался ограбленным. Он считал себя хитроумным, неуязвимым и безнаказанным. Но вот убийство свершилось, и преступник осознает ничтожность собственной смерти. Преступление неотделимо от наказания.